USA Summer. New York City, episode 2
July 30 - August 17, 2017
08.06.2023
Отрывки записей из дорожного блокнота
«It’s hard to write about nothing» - первая строчка из новой книги Патти Смит, читаю в книжном на Юнион-сквер. Чем-то подобным я и занимаюсь, пишу ни о чем, вписываю наборы букв в бумажные прямоугольники страниц блокнота. Пытаясь разглядеть начало новой строчки, отвлекаюсь на вид из окна кафе, обрывки случайных фраз, броуновское движение пешеходов, капли дождя в свете фар.
Что примечательно? В городе много спорта, утренние пробежки, вечерние скалолазные тренировки - откуда у них у всех силушки на это?
Мегаполис нуждается в системах регенерации - ремонтные бригады латают-чистят-цементируют-перекрашивают шкуру и кости города круглосуточно.
А когда едешь на юг Брулина по линии метро F, в окне справа виднеются старые иудейские кладбища.
Прогуливаясь по Манхеттену и в его окрестностях, можно заметить его двойственность, проявляющуюся в рельефе. Точнее, в рельефах, которых, оказывается, здесь два: естественный и искусственный, природный и городской, гранитный и бетонный, горизонтальный и вертикальный, первый и второй.
Первый рельеф Манхеттена хорошо виден на перекрестках: улицы-стритс, те что ориентации северо-запад – юго-восток, все выпуклы, скатываются с обоих своих концов к речной воде; улицы-авеню, те что по линии юго-запад – северо-восток, волнисты, то прогибаются седлом, то взбегают на холм (холмы особенно заметны на севере острова), на перекрестках, замерев посреди проезжей части, смотришь в щель небоскребного каньона в сходящуюся перспективу, подчеркивающую неровности природных неровностей города.
Второй рельеф Манхэттена можно оценить лишь издали. Большое видится на расстоянии – это как раз о нем, об изломанном силуэте мегаполиса на фоне выцветшего неба. Расположившись на краю платформы Смит 9 Стрит, или лучше пройдя вниз от станции Бэдфорд на берег реки вечером, увидишь всю громадину надстройки, плотной толпой взгромоздившейся на гранитном базисе острова. Башни даунтауна собираются в пирамиду с пиком Freedom Tower, потом эта стеклянно-бетонная волна спадает и идет монотонной лентой проджектов – многоэтажек социального жилья, сплошь шоколадно-кирпичного цвета.
Потом, где-то после 20-ой стрит, снова тянутся вверх параллелограммы мидтауна, иголка Эмпайр-Стейт Билдинг пальцем антенны-иглы указывает направление штурма – вперед к этим заскучавшим небесам, вверх до самых туч, не страшась ни молний, ни ястребов, ни рейсов 9\11. Выше-выше, пока проулки окончательно не утонут в длинных сумерках наших теней – младший брат, Крайслер Билдинг, вторит Эмпайру и зажигает веер огней на верхотуре своей крыши ар-деко.
Спичка на 59-ой улице вообще плевать хотела на соседей и таращится тысячей своих окон (которые у нее вместо стен, от пола до потолка) на все четыре стороны.
Стену цунами мидтауна обрубает зелень Централ-парка – что за чудесное решение, оставить лес посреди асфальта. Второй рельеф переходит в первый на линии 59-ой улицы, огромные кроны буков и вязов прикрывают, окутывают, зеленеют, шелестят.
Шел к месту, где стояли башни-близнецы. Вспоминал тот сентябрьский вторник - пришел со школы, разложил учебники на столе, чтоб делать домашку на завтра, включил телевизор - в Нью-Йорке было девять утра и в южную башню как раз врезается второй самолет. Сильные впечатления, и тогда, и сейчас, через 16 лет, когда очутился на месте событий, на могиле двух с половиной тысяч человек.
По периметру исчезнувших башен выписаны имена погибших, внутри этих огромных черных квадратов - фонтан, в центре фонтана - дыра.
Вокруг толпится странный народ - фотографируются на фоне отпечатка катастрофы, с улыбками, на память, вот так, на краю ямы, чтоб было видно воронку тьмы там в глубине. Ведь тут раздавлены, сгорели, исчезли, разбились не они.
Спешил к берегу Гудзона в Гринвич-виледж, там закат сжигает день, но от пожара веет холодом близящейся ночи. Вспомнилась попавшая мне когда-то давно в самую душу концовка романа "На дороге" Джека Керуака: в Америке, когда заходит солнце, а я сижу на старом, поломанным речном пирсе и смотрю на долгие, долгие небеса над Нью-Джерси, и ощущаю всю эту грубую землю, что перекатывается одним невероятно громадным горбом до самого Западного Побережья, и всю ту дорогу, что уводит туда, всех людей, которые видят сны в ее невообразимой огромности, и знаю, что сегодня ночью на небе высыпят звезды... вечерняя звезда наверняка уже клонится книзу и льет свою мерцающую дымку на прерии, что как раз ждут прихода полной ночи, которая благословляет землю, затемняет все реки, венчает вершины и обертывает последний берег, и никто, никто не знает, что всех нас ожидает, если не считать жалких лохмотьев старости....
Всюду знакомые - идем по приглашению на обед в главный офис Google на 8-ой Авеню. Фотографировать внутри нельзя, но какая разница.
Воскресный вечер, джаз-клуб Smalls, двадцатка за вход ,пиво по пять, в 9 PM начнется второй джем-сэт. Музыка – бас, ударные, фортепьяно, саксофон – сжиженный газ, ламинарный поток сменяется турбулентным соло, куда-то уносит (или это кружка местного темного Bass Ale, опустошенная чуть ли не залпом?), пауки-ладони хищно набрасываются на строчки клавиш, черно-белые, как мои записи в этом блокноте. Хорошо избавиться от назойливости мыслей и уйти на глубину музыкальных ощущений а потом вынырнуть в наэлектризованную ночь города-мечты.
Greenwood cemetery. Уютное кладбище, без холмиков и оградок, без крестов и венков. Только там-сям флажки внимательных потомков. Кладбище старое, горожане лежат уже по 150 лет, но соседи все еще подселяются. Безлюдно, солнечно, нежарко. Всё это слова, доступные живым. Что сказали бы по этому поводу умершие - неизвестно. Эти поля с камнями навевают банальную и четкую, как силуэт высохшего дерева, мысль - о наличии в календаре даты собственной будущей смерти. Каждый год проходишь сквозь этот день, не замечая ничего особенного. А потом этот день записывается через тире после даты рождения. А еще это чувство прошедшего времени - ведь они все были, - эти Брауны, Мартины-Кларки, Вильямсы, - за именами стоят целые жизни. Если они были, значит была вся эта истоиия, вся непрерывность столетий. А потом мысль вдогонку - значит будет, будет еще, будет кто-то, как я сейчас, ходить и читать таблички с именами, не понимая, как всё было и как всё будет. Тихо и сонливо тут. Только глиссада аэропорта Кеннеди проходит через зенит, самолеты с минутным интервалом, один за одним, проходят через полуденное солнце, бросают зловещие сверхбыстрые тени на пышные кроны столетних деревьев Тени скользят, хищничают, пугают.
Нью-Йорк - город контрастов и из захолустья окраин и тиши парковых зон за полчаса можно добраться в самую сочную сердцевину Большого яблока, где не бывает пусто: Таймс-сквер, Метрополитан-мьюзеум, Бэттери-парк, Бруклинский мост и так далее, и так далее.
За три недели Город неплохо впитывается губкой визуальной памяти. Теперь он станет для меня огромным воспоминанием. Со временем память расставляет всё по местам, снабжая нас неисчерпаемым запасом печали о прошедшем и надежды на будущее. Этот Нью-Йорк 2017 затвердеет в датах моей поездки, в моих бесконечных пешеходным маршрутах, встречах, цепочках станций метро, в именах друзей, в строчках этого блокнота. Буду ли тосковать? Точно буду вспоминать, вылавливать эти "длинные закатные небеса над Гудзоном". И может быть, Город приснится мне глухой осенней ночью, напомнив о лете, каждое из которых уходит навсегда, и о людях, которые мечтают, даже не имея на это причин. И в полусне я беззучно спрошу сам себя: зачем Господь сделал мир настолько полным печали и надежды?