TO THE EAST. Part 3 - Armenia, On the road

Бросается в глаза советская форма местных пограничников – болото рубашек и брюк, кокарда на фуражке. Недалеко ушедшее прошлое. Какой контраст с грузинской границей: расспросы в будке, куда? зачем? к кому? рассматривание виз (а ведь у меня там четыре турецких штампа), ксерокс паспорта, вызов местного кгбшника, звонок в Ереван. Рассказываю про свой маршрут, наконец-то ставят штамп, желают счастливой дороги. Стерегут границу, а может, просто присматриваются, с кого можно взять денег за вход в Армению.

Заходящее солнце чешет верхушки гор, молоденький месяц светится в облаках. Говорю ему – поедем со мной, пути хватит до самого полнолуния. В сгущающихся сумерках мысли о результате пути – воспоминаниях, и процессе пути – всем том, что не затвердевает в памяти, не окаменевает визуальными образами фотокарточек и дорожных баек. Буквы, слова, предложения, абзацы, главы; дни, километры, знакомства, впечатления. Но процесс между строк, на белом пространстве страниц, среди пёстрого фона жизни.
Я в новой для себя стране. Армения. Тут другой алфавит и другие запахи – такие горно-дикие, как в Кабардино-Балкарии.

Сейчас где-то 21:30, и я устроился в палатке, в чьем-то придорожном саду, у трассы на Алаверди. Был замысел ночевать в монастыре, но не доехал до Ахпата 30 километров. Вот слышен выстрел невдалеке. Мерещится, будто звучит голос, приглушенный расстоянием. В десяти метрах от палатки, проносятся грузовики, иногда свистят ночные птицы. Буду спать, буду ждать утра.

* * *
Незаметно для меня началось чудесное утро небесного цвета. Ночевка удалась – 12 часов горизонтального положения. Проснувшись, касался солнечных пятен на тенте палатки – пальцы розовели от света.
Теперь сижу в дачном саду под персиковым деревцем, рядом малиновые грядки, пишу. Наблюдал комара-долгоножку, паука и танец бабочек. Сегодня 9 мая - закончилась одна война.

За этот день я доеду до самого Еревана.
Будут хорошие водители, выйдет целая экскурсионная программа по северу страны. Сперва будет дальнобойщик Вахтанг, работающий на линии Батуми-Ереван, он довезет до поворота на Ахпат (рассказывает анекдоты и что-то про историю этих мест, грузинский вариант о том, что все это было территорией Грузии). Потом будет шесть километров наверх по серпантину с Рубеном на жигулях-копейке 1974 года выпуска («42 года машине, мне было 23, когда сел за руль, вся жизнь прошла в этой машине»).

Монастырь Ахпат, основан в 976 году, на вершине плато в окружении обрывов.

Галерея ветров – так бы я назвал сквозной проход в монастырский двор, пространство продувает насквозь, старые кресты на границе света и тени.

Зажигаю свечу (прикупил у старушки на проспекте Руставели в Тбилиси), огонек коптит и дрожит на легком сквозняке. Огонек за все дороги и за тех, кто на них сейчас, и за мир в душе, от которого и вокруг воцаряется мир. Стрелка-тень солнечных часов указывает на непонятное время. Внутри хора-амазаспы прожектор дня раскрашивает воздух в синий, бьет в пол из-под самого свода купола, рассеянный свет прячется по углам и нишам в стенах.

Разговорился со священником отцом Атомом, о Карабахе (операция «Кольцо» 1992), о недавнем обострении («в апреле месяц назад четыре дня война настоящая шла, 17 наших погибло»), о язидах – курдском субэтносе («но они не мусульмане, а солнцепоклонники»), о традиции ваяния каменных крестов («называются хачкар, хач – крест, значит. В Нахичевани тысячи хачкаров азербайджанцы разбили»). Страшновато слышать, как священник говорит о войне, которую во что бы ни стало должно выиграть, о готовности народа идти на бой.

Потом постоял в луче света в притворе, где пел Саят-Нова, а теперь там хозяйничают ласточки, ловил благодать.
Веки просвечиваются насквозь, века каменной кладки, наоборот, хранят полумрак. И прорези окошек, синих от неба, зеленых от леса.

На трассу возвращаюсь пешком, серпантин срезать не удается по причине крутизны склонов. Один километр за 10 минут – идется легко, рассматриваю вершины, меряю шагами аршины, размышляю.

О том, что над горами всегда надо трудиться. Даже идя по ним, прилагаешь усилия по преодолению неровностей. Что уж говорить о человеческих попытках жить среди гор, обустраивать там быт, содержать дом. Не говоря уже о внедрении цивилизации среди этих высотных перепадов – все это электричество, газопровод, дорожное сообщение.

Горы требуют труда, труд этот изменяет трудящегося. Тогда горы перестают быть неестественным ландшафтом, исчезают с поля зрения местного жителя, становятся просто частью мира, вроде неба, реки, опушки дальнего леса, крика совы, силуэта орла. Для путника вершины странны и удивительны, турист их беспощадно и самоотверженно фотографирует и едет дальше, к бесчисленным городам на равнинах.

Внизу, в долине Дибета, начался дождь, и я прятался под навесом автобусной остановки. Меня подобрали Сусанна и ее сын Аршак и заправившись газом (тут почти все авто ездят на газе), мы поехали на запад. Разговорчивые и музыкальные, на плеере играет палитра от Queen и Океана Эльзы до армянских народных, они вдвоем подпевают. Потом а капелла Сусанна напевает армянскую элегию Тлеямат – «по менталитету армяне очень печальный народ». Песня действительно очень пронзительно-печальная.

Едем на Степанаван, зеленая долина от гор до гор, а посередине каньон, как разлом, трещина, внезапный провал посреди равнины. «Наш гранд-каньон» - хвастает Аршак, он забавный экскурсовод, по-русски знает совсем немного, говорит-говорит, а потом переходит на армянский, не меняя интонации, и болтает что-то сам себе.

Снова сворачиваем с асфальта трассы на грунтовку, едем к развалинам крепости Лориберд. Выходим из машины на прогулку-экскурсию. Дождь как раз перестал, выглянуло неуверенное солнце, залило заросли предвечерним светом, старые стены стоят по пояс в траве. Сусанна тут же находит съестные стебельки – кцохурь и шушан – и начинает собирать урожай. Я конечно же попробовал на вкус – похоже на редиску. Съел пару кореньев, не обедал ведь.

Проходим рухлядь царских бань на самом обрыве каньона, парламентскую каморку – раньше правители помещались в скромных объемах и площадях. По нынешним меркам это не парламент, а землянка. На краю пропасти пасется стадо овец, схожих очертаниями и оттенком на россыпь местных валунов, выглядывающих из-под земли. «Потому что баран без мозга» - емко заключает Аршак, глядя на беспечность овечек на обрыве.

После тоннеля под Пушкинским перевалом («Пушкин здесь смотрел труп Грибоедова» - сообщает Аршак) спуск вниз, к Ванадзору. Здесь неподалеку был эпицентр землетрясения 1988 года, поселок Спитак (означает «белый») был полностью разрушен. Прощаемся на развилке, дарю Аршаку открытку из Одессы, говорю – шноркалюсьон – спасибо по-армянски.

Дальше десяток километров с Ваганом, щетинистым, смуглым, носатым, настоящим армянином. Окна его жигуля конечно же затонированы (в Армении все машины с темными стеклами) да вот только цвет тонировки разный от стекла к стеклу.

Всех своих водителей расспрашиваю об истории, о войне. Слушаю местный вариант событий прошлого века. Узнаю много о Карабахе, дележе между непризнанными ленинским СССР и ататюркской Турцией специально не в пользу армян. «Армения слабая, пусть ее части побудут под турецкой опекой – так получился Азербайджан». «Из Нахичевани армяне мирно выселились, а из Карабаха – нет, они там вцепились в родную землю». «Карабахцы – отличные бойцы, будут воевать до последнего. Три советских маршала родом из Карабахских сел».

Подбирает Армен – сотрудник армянского центризбиркома, и с ним мы едем до семи часов вечера, до самой столицы.
А вокруг, тем временем, монгольские пейзажи – безлесные возвышенности, овечьи тропы, нитка дороги виляет, как хочет.

Объезжаем Арагац – четырехтысячный пик, весь в мрачных облаках, в полосах дождя, там, видать, очень неуютно сейчас. Интересно, кто-то там есть на склонах? Готовится на восхождение?

Слежу за отметками высот на карте в телефоне – 2200 метров, прохладно и ветрено, в Апаране заезжаем на парковку супермаркета, Армен угощает шашлыком. Обсуждаем с ним границы, языки («знаешь, что древнеармянский язык грапар схож с шумерским?»). Потом спускаемся в Ереванскую долину, из-под одеял Арагаца выглядывает низкое солнце, на горизонте угадывается конус малого Арарата – Масис, как его называют здесь. Сис – большой Арарат, прячется в тучах.

В Ереване я пробыл три чудесных дня. Пора выбираться из столицы: Метро Горцаранаин, потом микроавтобус на Ехегнадзор. Пишу в автобусе, закончилась ручка. Значит, три тысячи километров пути тождественны 14 сантиметрам пасты в стержне авторучки.

Впечатлил курс параллельно границе с изолированным азербайджанским анклавом Нахичеван – изрытые холмы, двухметровый защитный вал вдоль трассы. Военная обстановка здесь явно поддерживается и горы становятся укрепрайонами. ДОТы, опорные оборонительные пункты чернеют на серых холмах – едем вдоль границы. Вдалеке столб пыли – там пыльные дороги. Неуютные ландшафты. Земля грязно-бурая, цвета просроченного молочного шоколада. И за что здесь воевать?

Водитель закурил, армянский шансон сменился русским рэпом, окружающие горы демонстрируют слоистые внутренности, выставляют напоказ свои каменные кишки. Минуем горные поселочки Елпин, Чива, Арени, при дороге лавки с зеленью, фруктами, грибами и красными цветами. Пастухи жгут сухой кустарник, дымные шлейфы внизу, и овцы, как камни.

Чумазый бензовоз неопределенного цвета ползет по серпантину. Такие горы и такой антураж я видел на фото из Чечни и Дагестана. Зангакатун – поселок, в котором сейчас идет дождь, и только этим он примечателен для того, чтоб оказаться в моих записях. Проезжаем перевал, всюду горы, горизонт светится от снегов, облаков и обилия воздуха.

В верховьях еще цветут яблоневые деревья. На дорожных знаках появился километраж до пограничного с Ираном Мегри – 256 километров. Горы будто замшелые – трава тут никак не может прочно уцепиться за глинистую осыпь. Как она вообще решает здесь расти? Пожалуй, так же, как и люди решают здесь жить.

Неподалеку от дорожных обочин часто видны ржавые кузова брошенных легковушек, иногда кабины грузовиков, иногда старинные фюзеляжи автобусов. Металлолом, которому никто не уделяет внимания. Расспрашиваю – оказывается, здесь за одну тонну стали дают всего 20-25 долларов, собирать невыгодно, поэтому бизнеса металлистов, как у нас в промзонах, нет. Иногда виднеются разбитые авто, скатившиеся с обрыва на серпантине – на обочине памятники и венки, но машину вытаскивать из пропасти никто не стал – зачем?

В Вайке дедушка угощает зелеными яблоками, другой дедушка предлагает за тысячу отвезти на перевал, вежливо отказываюсь. Остановился бусик, вышла молодежь, школьники, студенты.
– Откуда?
– Степанакерт, Карабах.
– Как у вас там?
– Всё нормально.
А ведь я и сам так же машинально отвечаю на вопрос о том, как там у нас, в Украине.

Веселый водитель Гарик, везет микроавтобус с бразильским кофе из Еревана в приграничный с Карабахом Горис. Обгоняем военные грузовики темно-оливковой раскраски. В кузовах под брезентом молодые солдаты, сжимают в кулаках дула автоматов. Ребята едут в Карабах. Навожу фотоаппарат через лобовое стекло, Гарик говорит – не снимай, нельзя.

Вышел на развилке к Татеву, поблагодарил водителя и тут же устремился в сторону от трассы, на вершину ближайшего холма, зеленого и волосатого от травы. Мимо иранских дальнобойщиков (до этого приветствие «салам» говорил только в шутку), против крепкого ветра, гудящего в ушах, в сторону солнца, устроившегося в центре неба, улыбаясь собственным сандалиям (смотрю под ноги, вдруг это змеиные места), напеваю – «у холма нет вершины, он круглый, как эта земля».

Обедаю тем, что завалялось в рюкзаке. Подхожу к сборщицам трав – они ножами подсекают нужные стебельки, расспрашиваю о змеях, они успокаивают – тут для змей холодно, они по лесам водятся.

Подвозят парни на Жигулях, останавливаются под скалой, говорят мне - идешь с нами. Что делать, иду. Оказалось, они ехали, чтоб понырять в пещерных озерах, я полазил там с ними вместе.

Прозвенел колокол Татева – семь часов пополудни, вечернее богослужение. Захожу в ворота монастыря.

Меня оставили на ночь в комнатке для гостей – диван, притрушенный каменной крошкой с потолка, неоштукатуренные камни грубой кладки, закопченный камин, узкие проемы окон-бойниц, между стеклами рота мертвых пчел, застрявших или съеденных соседом-пауком.

Угостили вечерей – крапивный суп с перловкой, пирожок-женгяловхац, коржики-хлебцы, салат из местных диких трав – «три месяца в году местные едят траву». Сперва отец Микаэль сказал, что если с палаткой, то оставаться мне в яблоневом саду за монастырской стеной, «там туристы остаются». Но после совместного ужина любезно предложил комнату-келью для ночлега, замечательно, спасибо.

За ужином священник показывал фотографии на своей камере, он снимает монастырь на протяжении года, кадров 30-40, не больше, но там уместилась зима-весна-лето-осень-зима и снова весна.

Последние на сегодня посетители монастыря ушли еще до заката, рабочие закругляются со сменой, реставрация родника у северной стены затихает. Облака тяжелеют, красятся в оттенок старых камней монастырских стен – оловянно-серый. Птички-трясогузки того же цвета (в сумерках всё моноцветно) бегают по двору, заменяют дневных ласточек. Меня клонит в сон, но не от усталости, нет. Просто поздно лег и рано проснулся. А день, хоть и вместил 200 километров на юго-восток, не сморил, наоборот – очень порадовал собой.
Закат погас почти мгновенно, песчаная золотистость стен в теплом свете сменилась холодной серостью горных сумерек. Пора спать, уже восемь часов вечера.

Снова на трассе, у вчерашнего зелено-волосатого холма. Иранских грузовиков к сожалению нет. Но есть все тот же ветер, в пору ставить ветрогенераторы. Приятная встреча на этом перекрестке – коллеги по автостопу Алекс из Франции и Каролин из Бельгии. Нам в разные стороны, но успеваем поболтать. Парочка уже 9 месяцев в путешествии: Франция – Кавказ – Иран – Индия – Непал и теперь так же обратно!
Почти сразу рядом притормаживает Арарат: «до Капана подходит?» – едем! Машу французам на прощанье, мы с ними знаем - дорожные встречи часто мгновенны и еще чаще неповторимы.

А Арарат выжимает полный максимум из своего белого двухдверного праворульного нисана с коробкой-автоматом – 140 км/ч на редких прямых участках и около 80 км/ч на серпантинах. Едет из Еревана – получил повышение, был сержантом, стал лейтенантом. Говорит, в Одессе есть подружка, хочется к ней съездить, но полицейским здесь сложно выехать за рубеж, нужно министерское разрешение. И постоянно сигналит встречным авто – его родной город маленький, всех в лицо, если не поименно, знает.

Останавливаемся на чай в буфете, прошу своего водителя нарисовать мне в блокноте карту Армении. Уже на подъезде к Капану минуем брошенное село. Арарат говорит, это эхо войны 1992 года. Город с юкатанским именем Капан встречает жарой и мороженным за 250 драм. Прохожу весь центральный проспект, тянущийся вдоль реки. Целый час сижу на выезде из города, жарко и скучно.

Потом двумя попутками (Артур и Павел) добираюсь до Коджарана. Тут горы разворочены медно-молибденовым комбинатом, тридцатикилометровые трубы сливают отходы производства в долину, щебневые отвалы висят над поселком, склон режут экскаваторы, тянут трубы ГЭС, в лужах вода красного цвета. Жестяные крыши бараков прижаты камнями.

Автобус на Мегри и к приграничномк Агараку, отдаю 1000 драм за проезд, не хочу задерживаться на этих гиблых карьерах. Едем на перевал Дебаклу, там еще не стаявший снег, высота 2535 м – пожалуй, высшая точка моей дорожной линии. Виды хороши, но что-то подобное я уже видал. А вот после перевала…

С перевала открылся вид на юг, там в проеме долины Мегри, там в дымке – это Иран. Каменные осыпи с пятнами грязного снега переходят в негустые луга, они прячутся ниже в лиственном лесу. Но по мере продвижения склоны незаметно меняются – тут и там выныривают острые скалы, конгломератные обрывы, у камней входит в моду рыжий цвет.

Кирпичная река, в нее впадает приток бетонного цвета. Вдоль берега колючая проволока – граница идет посередине реки, на том берегу уже песок и скалы Исламской республики Иран. Пограничный забор здесь фотографировать конечно же нельзя, но плевать.

Потрясающая смена в ландшафте – сплошь скалистые шипы, камни-камни, зелень жмется к оазисам вдоль реки. Какой азиатский вид! Я впервые в настоящей Азии. Это та самая Азия, что меняла ход истории, врываясь полчищами монголов, ариев, тюрков, персов. Я впервые вижу Иранское нагорье – оно тянется отсюда и до самого Афганистана, плавно переходя в Гиндукуш, Памир, Каракорум. Как волнующе. Я по-настоящему взволнован, это чудное чувство.

Облака остаются на севере, дальше только «бездонный купол Азии, в чьей синеве пилот или ангел разводят изредка свой крахмал». Здешнее солнце окружено ореолом песчаного цвета – жара и пыльная взвесь, поднявшаяся с высоких холмов. Воздух звенит. Пахнет засухой, соляркой и полынью. Полынь здесь имеет чуть другой, более сладкий, запах. А горы необычайны – азиатский пустынный формат, рельеф в виде зубов всех мастей – коренные, резцы и острые конические башни клыков.

Не спешу на пограничный мост, обедаю во дворике, ем мороженное (куда ж без него, жарко), смотрю в окна – на четвертом этаже мамаша с грудничком, выглядывает, с балкона она показывает младенцу мир. У них окно на юг, то есть прямо на Иран. Хороший вид, как по мне. Карапуз смотрит внимательно, не капризничает. Мать поглядывает вниз – ее внимание привлекает незнакомец с оранжево-черным рюкзаком, сидящий на лавочке во дворе.

Вот незнакомец достает блокнот и что-то пишет, вот он встает, потягивается, взваливает рюкзак на плечи и уходит. Все идет своим чередом, бабульки сплетничают на соседней скамейке, солдатики в майках, армейских зеленых штанах и в берцах лезут на дерево, абрикос или шелковицу, в надежде полакомиться сладостями, день нащупал вершину и начинает послеполуденный спуск к вечеру.
Пора, следующие строчки будут по ту сторону пограничной реки.